Герои Шумера

"Фемистокл, сын Неокла, происходил из древнего, но не очень выдающегося аттического аристократического рода Ликомидов. Он не был афинянином чистой крови, потому что мать его была фракиянкой или кариянкой. Впрочем, по законам Солона, афиняне смешанного происхождения пользовались такими же правами, как и афиняне чистой крови, и были подчинены лишь незначительным ограничениям касательно наследства, да еще в некоторых других отношениях. Он родился около 525 г. до Р. X., следовательно, его детство протекало во время господства Писистратидов, а юношество совпадает со временем восхода юной свободы. Это был горячий, страстный мальчик, не поддававшийся ничьему руководству и с ранних пор исполненный честолюбия. Один из его наставников обычно говорил: “Из тебя, мальчик, не выйдет что-либо обыкновенное; а непременно что-нибудь великое, хорошее или дурное”. Позднее он сам говорил применительно к себе, что из самых диких жеребят бывают самые лучшие лошади, если их выдрессировать и выдержать как следует. Дети смешанного происхождения не могли заниматься гимнастическими упражнениями с афинянами чистой крови в палестрах Академии и Лицея; они занимались отдельно от них в Киносарге. Честолюбивый мальчик сумел устранить это различие, уговорив нескольких юношей благородного происхождения бороться с ним в Киносарге. Недостаток своего рождения он уже с ранних пор старался загладить личными качествами. Притом у него были и прекрасные дарования; он превосходил своих сверстников проницательностью, светлым умом, быстрой сообразительностью, остроумием и постоянным присутствием духа. Еще в детстве он был не по летам зрел и внимателен ко всему, что могло изощрить ум и образовать делового человека. В то время когда другие мальчики играли, его видели погруженным в себя и обдумывающим какую-нибудь речь. Он искал случаев говорить за и против в спорах его товарищей между собой. Видно было, что он чувствовал в себе высокое призвание. К поэзии и музыке и ко всем предметам, имевшим целью развитие чувства приличия, утонченности и изящества обращения в обществе, он выказывал мало прилежания; зато тем с большей ревностью предавался он изучению искусств, обещавших ему личное влияние на сограждан в государственных делах. За это ему впоследствии приходилось встречать насмешки в так называемых изящных кружках, к которым он, впрочем, относился с гордым сознанием своего достоинства. “Я мало смыслю в пении и бренчании на арфе,—сказал он однажды в подобном случае,—но дайте мне небольшой и неважный городишко, и я сумею сделать его большим и сильным городом”.

О врожденных практических способностях Фемистокла историк Фукидид выражается следующим образом: “Действительно, Фемистокл был человеком, особенно наделенным дарами природы, и в этом отношении он преимущественно перед другими заслуживает удивления. Силой одного здравого смысла, неразвитого ни ранним, ни поздним воспитанием, после краткого размышления он умел превосходно схватывать и принимать в соображение самые непредвиденные случайности и большей частью верно предсказывал последствия будущих событий. То, что он изучал, он умел также отчетливо изложить и в речи, как оратор. Ему даже не было чуждо меткое суждение и о таких предметах, которые он не изучал. Даже в том, что еще скрывала будущность, он хорошо предвидел худшее или лучшее. Словом, он в высшей степени обладал способностью после краткого размышления находить истину”. К этой врожденной проницательности его светлого ума присоединились еще твердая решимость и стойкая непоколебимость в делах, не затруднявшаяся в выборе средств. Ему нельзя отказать в честном стремлении доставить счастье и величие своему отечеству, но нельзя забывать и того, что главной пружиной в его деятельности было честолюбие. Человек с такими дарованиями, конечно, был способен сделать маленькое, незначительное государство великим и сильным.

Фемистокл уже с ранних пор бросился в общественную жизнь с жаром деятельного, жадного до отличий и власти человека, хотя его отец, как говорят, и удерживал его от государственной карьеры. Он указывал сыну на старые галеры у берегов моря, на которые никто не хотел и смотреть, и замечал: “Точно так же поступает народ и со своими предводителями, когда они ему более не нужны”,—замечание, справедливость которого Фемистокл испытал впоследствии на самом себе. Молодой человек здорового и стройного сложения, с резкими чертами лица, с ясной убедительной речью скоро обратил на себя внимание народа в суде и народном собрании. Он тратился не по средствам, чтобы стать на одну ногу с первыми гражданами и заслужить популярность. Говорили, будто за расточительность отец лишил его наследства, а мать, убитая горем от такого позора сына, решилась на самоубийство; но уже Плутарх считал это выдумкой.

В Афинах Фемистокл примкнул к партии, стоявшей за войну с персами и за поддержку Ионийского восстания и требовавшей предприятий, выходивших за тесные пределы республики. На этом пути ему виделись слава, почести и влияние для себя самого, а для Афин—что он, конечно, также имел в виду—возвышение их могущества. Но для этого Афины должны были сделаться морской державой, иметь флот и военную гавань. Избранный весной 493 г. первым архонтом, он ввиду этого сделал совету и народу предложение об основании порта в Пирее- До сих пор афиняне довольствовались Фалернской гаванью; но Фемистокл обратил внимание на важные преимущества большой западной гавани Пирея и добился решения обвести крепостной стеной весь Пирейский полуостров вместе с его бухтами Зеей и Мунихией, доступными лишь через узкие проходы. Таким образом у подошвы укрепленных высот получилась группа из трех запертых гаваней, которые могли вмещать в себе довольно большой флот. Вероятно, в это же самое время Фемистокл побудил афинян и к увеличению флота с 50 до 70 кораблей.

Когда еще приводили в исполнение предложение Фемистокла, в Грецию нагрянуло персидское войско под начальством Датиса и Артаферна, и опасность настоящего заставила забыть обо всем другом. В этом затруднительном положении Фемистокл был одним из деятельнейших лиц, старавшихся воодушевить афинян к решительному сопротивлению и сделать войну с персами общим делом всех греков. Он хлопотал о сближении Афин со Спартой и добился того, что жители Эгины, враждебные Афинам и намеревавшиеся принять сторону персов, должны были оставаться в покое, так как Спарта взяла у них заложников, .которых она должна была представить афинянам. В битве при Марафоне Фемистокл сражался, как мы видели, в качестве стратега во главе своей филы.

Слава, приобретенная Мильтиадом победой при Марафоне, произвела, как говорят, сильное впечатление на честолюбивого Фемистокла. Он постоянно был погружен в себя, не спал ночами, не хотел и слышать о пирушках; а когда его спрашивали о причине такой перемены, он отвечал: “Лавры Мильтиада не дают мне покоя”. Фемистокл понимал, что этим поражением варваров ничуть не было положено конца войне, напротив, оно предвещало лишь более отчаянную борьбу. Ввиду этого он старался подготовить себя самого и вооружить свой родной город. Он знал, что, только сделавшись значительной морской державой, Афины могут считать себя надежно защищенными от нападения персидского войска. С этой целью он в 487 г. сделал предложение—доходы с серебряных рудников в Лаврийских горах, обыкновенно разделявшиеся между гражданами, обратить на постройку военных кораблей. Флот он полагал довести до 200 военных судов. Принятием этого предложения было бы нарушено основание, на котором до сих пор держалось величие государства;. Афины стали бы морской державой, сухопутная армия, совершившая столь великое дело при Марафоне, отошла бы на второй план, цвет имущественного класса, составлявшего войско, должен был бы отправиться в море. Государство было бы поколеблено в своих основаниях и направлено по неизведанному и неверному пути; многочисленный класс простого народа, безземельные фиты, возраставшие в числе вследствие прилива искателей приключений из других государств, приобрели бы большое значение, потому что их стали бы употреблять на гребную и матросскую службу во флоте, и их заслуги перед государством рано или поздно должны были бы вознаградиться большими правами. Поэтому большая часть владетельных классов, не желая расстаться с прошедшим, воспротивилась предложению Фемистокла; во главе их стоял серьезный и осторожный Аристид, который в начинаниях беспокойного и честолюбивого Фемистокла видел опасные для государства нововведения и всегда был недоверчивым противником его в общественных делах. Но большинство народа стало на сторону Фемистокла, в том верном убеждении, что его путь ведет к величию; его предложение тем более находило одобрение, что он показывал афинянам, что увеличение флота не только защитит их от нападения персов, но и принесет им легкую победу над ненавистными соседями, жителями Эгины, с которыми они снова впутались в войну.

Предложение Фемистокла было принято, и решено было ежегодно строить 20 новых кораблей. Таким образом афиняне до 480 г., когда персы снова двинули свои силы против Греции, уже имели флот в 200 судов. Опыт доказал, что Фемистокл был прав; созданный им флот спас свободу Греции и положил основание господству Афин на море.

При осуществлении этого великого нововведения появилась необходимость некоторых других перемен в государственных учреждениях, которым Аристид, по обыкновению, воспротивился, раз навсегда решив, что Деятельность Фемистокла пагубна для государства. Говорят, однажды, добившись в народном собрании непринятия одного благоразумного предложения, сделанного Фемистоклом, он, идя домой, сказал: “Дела афинян не пойдут на лад, пока они не бросят в Варатрон и Фемистокла и меня”. Оба они в такое время, когда единодушие ввиду грозящей опасности было более необходимо, чем когда-либо, не могли стоять рядом, без вреда для государства; кто-нибудь из них должен был уступить. Народ решил это посредством остракизма. В 484 или 483 г. Аристид был изгнан из отечества на 10 лет, и Фемистокл мог теперь беспрепятственно приводить в исполнение свои великие планы.

Когда Ксеркс угрожал Греции необыкновенной армией, Фемистокл первым дал толчок к соединению государств, готовых защищать свою свободу. Вследствие стараний Фемистокла состоялось союзное собрание на Коринфском перешейке. Чтобы не повредить делу отечества спорами и взаимной завистью, он великодушно согласился предоставить Спарте безраздельно главное начальство при походе в Темпей. Точно так же, когда впоследствии, одновременно с выступлением Леонида в Фермопилы, соединенный флот афинян и пелопоннесцев был послан в северный пролив Евбеи, Фемистокл в интересах общего дела уступил главное начальство над этим флотом спартанскому вождю Еврибиаду, несмотря на то, что афиняне выставили кораблей более, чем все прочие государства Греции вместе взятые. “Афиняне уступили,—говорит Геродот,—так как для них спасение Эллады было главным делом, и так как они знали, что она погибнет, если они затеют спор из-за главного начальства. Они рассуждали верно: внутренний раздор перед лицом единодушного врага настолько же хуже, насколько самая война хуже мира”.

Фемистокл возвратился от Темнея с аттическими оплитами в конце мая 480 г. В это время люди, посланные незадолго перед тем из Афин в Дельфы, принесли от оракула изречение, со значением которого не все были согласны. Вот оно:

Когда падет пред неприятелем все, что находится между
горою Кекропса
И расселинами священного Киферона,
Останутся недоступными лишь деревянные стены Тритогенеи,
Которые спасут тебя вместе с твоими детьми.
Не ожидай же всадников и пехоты, садя спокойно на
твердой земле;
Беги от грозящего нападения.
Обрати к неприятелю тыл,—когда-нибудь ты обернешься
к нему лицом,
Божественный Саламин! Ты истребишь сыновей жен,
Когда будут сеять плоды Деметры или собирать их.

Спорили о деревянных стенах Тритогенеи (Афин).

Одни думали, что под этим разумелся Акрополь, вход в который был защищен палисадом. Но афинские толкователи изречений оракула спасительными деревянными стенами считали корабли и советовали афинянам переселяться в какую-либо другую страну, так как в случае сражения с персами на море их дети будут убиты при Саламине. Фемистокл согласен был в объяснении деревянных стен с толкователями оракула, но, по его мнению, при Саламине боги не грозили никакой опасностью афинянам, иначе не было бы сказано “божественный Саламин”. “Под сыновьями жен, которые будут истреблены при Саламине,—говорил он,—разумеются персы”. Толкование Фемистокла нашло сочувствие у народа, и было решено идти против персов на кораблях со всем мужским населением города. Тогда в Исфмийском собрании Фемистокл сделал предложение, чтобы спартанцы своими сухопутными войсками заняли Фермопилы, а афиняне со всем их флотом, подкрепляемые пелопоннесскими судами, удерживали бы персидский флот у северных берегов Евбеи. Предложение это было принято.

В начале июля Фемистокл вышел с 147 судами; остальные должны были последовать за ним, как скоро будут готовы к отплытию. К ним присоединилось всего только 115 пелопоннесских кораблей. Флот направился а пролив между Евбеей и южными берегами Фессалии, где между мысами Артемисием и Сепием есть только незначительный проход среди множества островов. Но когда в средине августа приблизился персидский флот, греки упали духом при виде его превосходства и через Еврип отступили далеко за Фермопилы, к самой Халкиде. Главнокомандующий персидским флотом, Ахеменес, брат Ксеркса, приказал своим судам стать на якорь в открытом море против мыса Сепия. Утром на следующий день поднялся страшный северный ветер, свирепствовавший трое суток и причинивший много вреда персидскому флоту, находившемуся на открытом месте, у скалистых берегов. Больше 400 транспортных и военных судов пошли ко дну. Когда греки, стоявшие в проливе Евбеи, высокие горы которого спасли их от всякой потери, получили известие со своих сторожевых постов на северном конце острова о несчастье с персидским флотом, они с новой бодростью возвратились на прежнее место у мыса Артемисия в надежде, что им можно будет вступить в сражение с сильно пострадавшим неприятелем. Но, против ожидания, они нашли, что число неприятельских кораблей, стоявших теперь при Афете, у входа в Пагасейский залив, далеко превосходило их: там было еще около 1100 судов. Главный начальник Еврибиад и некто Адиман, командовавший 40 коринфскими кораблями, потребовали отступления; к ним присоединился и Архителес, начальник афинского священного корабля. Фемистокл не без труда удержал их. Жители Евбеи, остров которых вследствие отступления греков оставался на произвол персов, тайно предложили ему 30 талантов серебра, если он удержит флот. Из этой суммы он послал 5 талантов Еврибиаду, 3 Адиману, Архителес должен был удовольствоваться 1 талантом; остальные же деньги Фемистокл удержал у себя—может быть, впоследствии они понадобятся ему снова для подобных же целей.

Такое убедительное средство произвело свое действие. Лишь только решено было остаться, как к грекам пришло известие, что Ахеменес послал на юг, в открытое море, 200 кораблей, чтобы через Еврип зайти греческому флоту в тыл. Фемистокл предложил воспользоваться этим разъединением неприятельского флота и напасть на оставшиеся корабли. Для нападения избрано было позднее послеобеденное время, чтобы в случае дурного оборота дела можно было отступить под прикрытием ночи. Корабли двинулись сомкнутой линией—причем афиняне находились в центре,— и союзный флот так быстро устремился на неприятеля, что прежде, чем он успел приготовиться к сражению, Фемистокл уже врезался в него своими кораблями. Ликомид, сын Эсхрона, из Афин, со своей триремой взял первое неприятельское судно. За ним скоро последовали и другие. С наступлением ночи греки отступили, взяв 30 персидских судов; один лемносский корабль сам перешел на их сторону.

Счастье этого дня одушевило греков. Следующий день принес новое счастье. Только что подоспело более 50 позднее снаряженных аттических судов, как пришло известие, что те 200 персидских кораблей, которые должны были зайти в тыл грекам, во время обхода южной оконечности Евбеи были все уничтожены налетевшей с юга бурей. Вследствие того вечером греки с новым одушевлением вторично напали на неприятеля, взяли значительное число кнликийских кораблей и беспрепятственно отступили под прикрытием ночи. На третий день Ахеменес не хотел уже больше ожидать нападения греков. Раздраженный дерзостью слабого противника и понесенными потерями, он со всем своим флотом, все еще состоявшим более чем из 800 кораблей, около полудня тронулся с места, построившись большим полукругом. Но узкий проход между Афетой и Артимисием не представлял для его многочисленных кораблей достаточного простора — они теснились, мешали друг другу, сталкивались и наносили один другому повреждения. В этой давке греки стремительно напали на них. Афиняне и здесь были впереди всех и причинили неприятелю много вреда. Это было формальное сражение. Успех вообще остался на острове греков, но и они понесли значительные потери: 19 аттических судов стали негодными, а 5 эллинских кораблей были взяты египтянами со всей командой. Если бы продолжать борьбу таким образом, то незначительное число греческих судов наконец должно было бы погибнуть. Поэтому отступление было уже почти решено, когда пришло известие, что Леонид, в этот же день сражавшийся при Фермопилах, пал со всем своим отрядом, и персидскому сухопутному войску была открыта дорога на юг. Итак, нужно было поспешить с прикрытием берегов.

Отступление совершилось через Еврип; впереди шли коринфские суда, аттические составляли арьергард. Фемнстокл старался забрать на суда как можно больше скота с Евбеи, чтобы самому запастись провиантом и лишить его персов; он взял также с собой сколько мог жителей острова и велел на пристанях и скалах его сделать следующую надпись: “Ионийцы, помните, что вы идете против отцов своих и повергаете Элладу в рабство. Присоединитесь к нам или, если это не в вашей воле, плывите домой и просите кариян последовать за вами. Если же невозможно сделать ни того, ни другого, и если ваше иго так тяжело, что вы не в силах освободиться от него, так по крайней мере сражайтесь не с охотой, если дело дойдет до сражения; вспомните только, что вы наши родственники, ч что вы же причина нашей войны с варварами”.

Вследствие этой уловки персы стали подозрительно смотреть на ионийцев, хотя они и не оставляли персидского флота.

Греческий флот отступил к Саламину и к Фалернской гавани и находился у берегов Аттики, которой теперь грозило опустошительное вторжение шедшего через Беотию сухопутного персидского войска. Афиняне, оставаясь на флоте, воображали, что, согласно обещанию, все войско пелопоннесцев находится в Беотин для удержания неприятеля. Теперь же они узнали, что пелопоннесцы стоят на Коринфском перешейке и выстроили поперек него стену, думая только о собственной безопасности. Аттика была оставлена на произвол судьбы. Со своей стороны Еврибиад также хотел отступить с пелопоннесскими кораблями к перешейку; но Фемистокл упросил его остаться у Саламина, по крайней мере до тех пор, пока афиняне освободят свою страну. В народном собрании он склонил афинян к решению предоставить свой город верховному покровительству Афины, всем способным носить оружие сесть на триремы, а жен, детей и рабов увезти для безопасности за море. Горько было афинянам покидать дорогую отчизну; но Фемистокл ссылался на предсказание оракула, запретившего защищаться на суше; Ареопаг поддержал его, а жрецы объявили, что умея Афины, невидимая хранительница Эрехфиона в Акрополе, исчезла, потому что сладкая лепешка, которую ежемесячно клали ей в пищу, совершенно цела,— явный знак, что сама Афина со змеей перешла на корабль, куда можно смело за ней последовать. Ареопаг, облеченный по случаю выселения чрезвычайной властью, решил всем бедным гражданам выдать денежное пособие из государственной казны и из пожертвований богатых, для того чтобы они на чужбине могли обеспечить свои семейства по крайней мере необходимым.

То был день трогательной печали, когда афиняне покидали свои дома, очаги и храмы своих богов и, захватив свои пожитки, длинной вереницей устремились на морской берег; когда мужья, собиравшиеся сражаться с неприятелем, прощались, может быть, навсегда, с плачущими женами и детьми. Большая часть бежавших была перевезена для безопасности на Саламин, Эгину, в Пелопоннес, по преимуществу в родственные Трисины, где они нашли весьма радушный прием. Трнсинцы содержали их на общественный счет, ежедневно выдавая каждому по два опола; дети афинян могли в садах и на полях рвать плоды и виноград, где хотели, и для них даже были наняты учителя. Небольшое число стариков и бедных афинских граждан осталось, однако, в городе: они считали Акрополь тем местом, которое Пифия объявила недоступным.

Ксеркс вступил в ворота оставленных Афин, не встретив никакого сопротивления. Оставшиеся в городе афиняне заперлись в Акрополе и укрепились, насколько возможно, окопами. Они защищались до последнего и не хотели слышать о капитуляции, которую им предлагал Писистрат, сын Иппии. Наконец часть персов взошла скрытой тропинкой на Акрополь с северной стороны, где скала была наиболее отвесна и поюму оставлена без караула. Ворота были разломаны, и кто не бросился в пропасть, те были изрублены. Храм и все строения Акрополя были сожжены вместе с городом. Ксеркс отомстил Афинам и тотчас же отправил посла в Сузы с известием о счастливом событии.

Греческий флот у Саламина, усиленный подкреплением из Пелопоннеса, Эгины и некоторых Кикладских островов, с ужасом смотрел на пламя, подымавшееся над Афинами. Начальники отдельных частей флота были в это время собраны на военном совете, и большинство их высказалось за отступление к перешейку. В это время увидели пламя над Афинами—и на некоторых из стратегов нашел такой страх, что они тотчас же поспешили на свои корабли и приказали отплывать. Остальные из присутствовавших на совете, несмотря на возражение Фемистокла и стратегов Мегары и Эгины, отечеству которых грозила опасность вслед за Аттикой, решили ночью приготовиться. Это было бы явной гибелью, так как только в Саламин-ском проливе можно было еще надеяться разбить неприятеля соединенными силами. Поэтому Фемистокл вечером отправился на корабль Еврибиада и представил ему положение дел. Еврибиад ночью еще раз собрал военный совет. Когда Фемистокл, прежде чем Еврибиад успел сказать слово, поспешно встал, чтобы говорить, Адиман, коринфский стратег, жестоко ненавидевший Фемистокла и афинян, опередил его, сказав: “Фемистокл, при военных играх секут розгями тех, которые слишком забегают вперед!” Чтобы избежать бесполезного спора, Фемистокл ответил: “Да, но и остающиеся позади не получают награды”. Затем он обратился к Еврибиаду: “В твоих руках теперь спасение Эллады. Если ты дашь сражение у перешейка, то должен будешь сражаться в открытом море, что для нас едва ли возможно, потому что флот наш тяжелее и малочисленнее персидского. Ты потеряешь Саламин, Мегару и Эгину, если даже мы и успеем спасти остальное, так как за морскими силами последует сухопутное войско. Таким образом ты сам приведешь неприятеля в Пелопоннес. Но если ты сделаешь так, как я говорю, то мы, по всей вероятности, одержим победу. Сражаться в проливе выгодно для нас, а в открытом море—для неприятеля; мы спасем Саламин, где для безопасности помещены наши жены и дети, и защитим Пелопоннес отсюда также хорошо, как с перешейка. Притом же бог обещал нам победу при Саламине. Если принимают благоразумные решения, дело всегда идет хорошо; если же хватаются за решения неблагоразумные, тогда и божество отступается от нас”.

Лишь только Фемистокл закончил, снова поднялся Адиман и стал предостерегать Еврибиада, чтобы он не соглашался с человеком, который потерял свое отечество: пусть Фемистокл прежде укажет свое отечество и тогда уже говорит. Тогда Фемистокл с благородным гневом указал на афинские корабли показал:

“Вот наше отечество, хотя мы теперь не имеем ни земли, ни города. Какой из греческих народов мог бы противостоять нападению наших 200 кораблей?” И, обратившись к Еврибиаду, он прибавил: “Оставайся и покажи себя мужественным человеком, иначе ты погубишь Элладу Главная военная сила для нас—наши корабли. Если ты не последуешь моему совету, то мы, сколько нас тут есть, заберем на суда всех своих домашних и поплывем отсюда в Си рис, в Италию, которая принадлежит нам уже с давних пор, и где, по слову богов, мы должны поселиться. А вы, лишившись нашей поддержки, вспомните о моих словах”. Стратеги пришли в ужас, услышав эту угрозу, потому что без гюмощи афинян невозможно было противостоять неприятелю. Таким образом решено было остаться и ожидать неприятельский флот. В этом собрании происходили жаркие прения. Еврибиад в пылу спора, как говорят, даже поднял на Фемистокла палку; но последний, в эту решительную минуту думая только о благе отечества, с благородным равнодушием сказал:

“Бей, но выслушай меня!”

После того как стратеги решили дать сражение при Садам ине, они принесли богам торжественную жертву и молились о победе. Они призывали на помощь героев Сала мина Теламона, Аякса и Тевкра; они послали трехвесельное судно в Эгину, чтобы привезти оттуда изображение Эака и прочих Эакидов, дабы эти мужественнейшие герои эллинов предшествовали в сражении своему народу.

Наконец, показался персидский флот и стал на якоре, растянувшись от Суниона до Фалерна. После сражения при Артемиссии он был усилен новыми кораблями с греческих островов и берегов и долго был занят опустошением Евбеи. При виде такой страшной силы на греков снова напал страх, и они неотступно требовали у Еврибиада третьего военного совета. Большинство было опять за отступление. Тогда Фемистокл, для того чтобы остановить их и принудить к сражению, прибег к хитрости. Он незаметно оставил собрание, в котором ничего не мог более сделать, и послал верного раба, по имени Сикинна, учителя его детей, под прикрытием ночи к Ксерксу и велел ему сказать: “Предводитель афинян на твоей стороне; ему приятнее было бы, чтобы ты выиграл сражение, а не эллины. Поэтому он извещает тебя, что эллины в страхе и совещаются о бегстве. Вы совершите блистательное дело, если не позволите им уйти; потому что они не единодушны и не будут оказывать никакого сопротивления, и вы увидите, как они сражаются между собой—те, которые за вас, и те, которые против вас”.

По прибытии флота, Ксеркс утром следующего дня держал с начальниками кораблей военный совет— дать морское сражение или нет. Сам он сидел на троне, а призванная знать и предводители каждый занимал назначенное ему почетное место: выше всех сидел Царь сидонский, потом царь тирский и т. д. по порядку. Мардоний должен был обходить ряды и собирать мнения, чтобы лотом передать их царю. Все были за морское сражение, за исключением царицы Карийской, Артемисии, которая с 5 кораблями сопровождала флот от Галикарнасса. Она дала самый лучший совет, а именно: идти сухим путем на перешеек; тогда неприятельский флот тотчас расстроится и без сражения, и таким образом будет уничтожено всякое сопротивление. Но Ксеркс, в гордом сознании победы, последовал совету остальных и решил дать сражение.

И вот, в тот самый день, когда шла подготовка к сражению, Сикинн принес Ксерксу известие от Фемистокла. Ксеркс поверил словам неприятеля и решил последовать его совету. Греки стояли со своими кораблями у берегов Саламина, в узком проходе между этим островом с одной стороны и берегами Аттики и Мегары с другой. Бухта, где стояли греки, имеет два узких входа, один—с запада, вдоль Мегарских берегов, другой—с востока, от Пирея. Около полуночи Ксеркс велел западному крылу своего флота, состоявшему из финикийских кораблей, расположенных у Фалерна, обогнуть остров Саламин и войти в западный проход Саламинской бухты. Они расположились полукругом у входа в бухту, так что их правое крыло примыкало к Саламину и обогнуло левое крыло греческого флота. К их левому крылу должен был примкнуть с востока центр персидского флота. Составлявшие его кипрские, киликийские, ликийские и памфилийские корабли двинулись в бухту через восточный проход и соединились с финикийскими. Ионийцы и карийцы, помещавшиеся на левом крыле, встали в самом восточном проходе, так что они левым крылом касались Саламина, правым—центра. Таким образом, все расположение персов образовало большую дугу, которая замыкала греческий флот. Корабли, не нашедшие себе места в боевой линии, были расставлены у обоих входов для подкрепления того и другого крыла, для того чтобы эллины ни в каком случае не могли прорвать линию и уйти. Все это произведено было ночью в такой тишине, что греки ничего не заметили.

Ксеркс приказал также в течение ночи устроить для себя на южном склоне горы Эгалея, далеко вдающейся в Саламинскую бухту, позади центра своего флота, возвышение, с которого ему было бы удобно следить за битвой своих кораблей. Вдоль берега расставлено было сухопутное войско; оно должно было принимать поврежденные в сражении корабли, защищать своих и истреблять неприятеля. С этой же целью был занят персидскими войсками и небольшой остров Пситталия, лежавший у восточных берегов Саламина.

В то время как персы готовились к сражению, греческие предводители все еще спорили в собрании о том, отступить им или остаться. После полуночи Фемистокл вышел из собрания; ему доложили, что какой-то человек желает переговорить с ним. То был Аристид. Он ночью приехал из Эгины, чтобы разделить опасность с согражданами и помочь им. Его изгнание было отменено—в эту опасную для отечества минуту все изгнанники были возвращены. Он сказал фемистоклу, своему прежнему противнику: “Долго мы были соперниками, посоперничаем же теперь в услугах отечеству. Пелопоннесцы могут говорить об отступлении или нет—все равно. Ни коринфяне, ни Евриби-ад ничего не сделают. Я плыл из Эгины, и мне стоило много труда избегнуть неприятельских кораблей. Мы заперты; сообщи это стратегам”. Фемистокл открыл Аристиду, что это его дело, и ввел его в собрание, чтобы он сам объявил свою весть стратегам, так как его словам скорее поверят. Теносский корабль, перешедший на сторону греков, подтвердил новость, сообщенную Аристидом. И так греки принуждены были сражаться.

Рано утром 20-го сентября греческие корабли расположились в боевом порядке против неприятельского флота, 375 кораблей и почти 70000 человек против 750 кораблей с 150000 воинов. 200 афинских кораблей под начальством Фемистокла стали на левом фланге, против финикийцев; на правом фланге, почетном месте в сражении, стал против ионийцев и карийцев Еврибиад с кораблями Лакедемона, Коринфа, Эгины и Мегары—всего 160 судов. Остальные корабли поместились в центре. Незадолго до расположения в боевой порядок возвратился корабль, посланный в Эгину за изображениями Эакидов. Греки запели пеан (военную песнь), который далеко разнесся в горах, и, одушевленные словами предводителя Фемистокла, налегли на весла с криком: “Вперед, потомки элли-чов, спасайте отечество!” Тогда и персы подняли свой варварский военный крик и так стремительно пошли в атаку, что греки изумились и без приказания, держа грабли носом к неприятелю, пошли назад. Так как это отступление продолжалось значительное время, то корабли были оттиснуты к берегам Саламина. Ами-ний, афинянин, брат поэта Эсхила, положил конец позорному отступлению. Он велел своей триреме быстро двинуться вперед, и носом своего судна врезался в приближавшийся к нему финикийский корабль. Теперь завязалась настоящая битва: афиняне поспешили на помощь к Аминию, а на правом фланге так же бодро выступил против врага эгинский корабль, на котором были Эакиды, а за ним последовали и другие. Скоро по всей линии разгорелся бой, долго длившийся с переменным успехом. Наконец, Фемистоклу удалось прорвать линию финикиян и обратить их в бегство. Одни, чтобы по крайней мере спастись самим, бросились со своими кораблями к берегу, другие же отступили в центр боевой линии. Теперь Фемистокл с фланга сделал нападение на самый центр; один за другим было побеждено несколько кораблей, и один за другим обратились они к восточному входу. Тут, в узком проходе, произошла страшная давка. Корабли, стоявшие здесь в резерве и не бывшие еще в деле, хотели пробиться в бухту, чтобы не показаться бездействующими в глазах царя, который с Эгалея, окруженный придворными и писателями, смотрел на сражение. Корабли, бежавшие из бухты, встречаясь с ними, ломали их весла, даже пускали ко дну, чтобы очистить себе дорогу. Больше всех работали тут эгинские корабли. Что ускользнуло от афинян в бухте, то перехвачено было ими у выхода.

Но на самом восточном крыле продолжалась еще жестокая борьба. Ионийские корабли держались храбро, храбрее, чем все остальные. Воззвание Фемисток-ла, которое он оставил им на берегах Евбеи, не возымело на них никакого действия. Начальники финикийцев, потерявшие свои корабли, явились к царю и жаловались ему, что ионийцы плохо сражались, что привело к потере. Между тем, пока еще они говорили это, Ксеркс увидел, как один ионийский корабль—из Самофракии—пустил ко дну аттический корабль, как потом он, пробитый эгинским кораблем, начал тонуть и как тогда самофракийцы бросились на эгинский корабль, сцепившийся с их судном, и завладели им. Увидев это, царь велел отвести клеветников в сторону и обезглавить. Фемистокл повел свои корабли против предводителя ионийцев, Ариавигна, брата Ксеркса. Под градом стрел и дротиков Аминий, плывший рядом с фемистоклом, врезался своим кораблем в корму персидского адмиральского корабля. Ариавигн сам бросился на палубу корабля Аминия, но аттическое копье настигло его, и он упал в море. Артемисия спасла тело царского сына от потопления. Преследуемая триремой Аминия, она обратилась в бегство, на пути столкнулась с кораблем, принадлежащим персидскому флоту, и пустила его ко дну. Аминий подумал, что она перешла на сторону греков, и приказал остановить преследование. Ксеркс, со своей стороны видевший, как она потопила корабль, и думая, что это было неприятельское судно, велел воспеть ее подвиг. “Мужчины сделались бабами,—говорил он,—но зато бабы стали мужчинами”. Таким образом, от своей решимости Артемисия получила двойную выгоду: она стала еще выше во мнении царя и спаслась от преследования афинян. Если бы Аминий знал, что она была на корабле, он не перестал бы преследовать ее, так как тому, кто доставил бы ее живую, афиняне обещали 10000 драхм награды —за то, что она, женщина, дерзнула бороться против афинских мужей.

Когда все это происходило на море, Аристид, желая и со своей стороны сделать что-нибудь для отечества, переправился с небольшим отрядом оплитов от Саламина к Пситталии и изрубил весь расположенный там отряд персов. Этим он оказал грекам большую услугу, так как спасавшиеся теперь на острове греки находили там безопасное убежище; персы же, пристававшие сюда в полной надежде на безопасность, встречали смерть.

Побежденным и в жалком состоянии оставил место битвы персидский флот и отступил в Фалернскую бухтy. Он потерял более 20 кораблей и около 50 000 человек, так как, не умея плавать, все персы, падавшие в море, тонули. Греки потеряли 40 кораблей. Храбрее ^ех дрались афиняне и эгинеты; но преимущество от-Дано афинянам, потому что они, искусно руководимые Фемистоклом, первыми и вполне одолели самого страшного врага—финикийцев.

Воодушевленный победой, готовился греческий флот к новой битве на следующий день; думали, что Ксеркс, у которого было еще много кораблей, на утро снова нападет. Но, когда стало светать, перед греками открылась пустая Фалернская бухта. Ксеркс отправил весь флот в Геллеспонт—охранять мосты и возможность отступления. С сухопутной же армией, прежде чем начать отступление, он хотел сделать еще попытку против Пелопоннеса. Греческий флот следовал за персидским до острова Андроса, но, заметив здесь, что персы плывут на север, к Геллеспонту, остановился. Фемистокл и афиняне тем не менее предлага-лг преследовать неприятеля, атаковать и уничтожить его флот и наконец разрушить мост на Геллеспонте. Но Еврибиад и другие не решились следовать отважным замыслам и планам гениального афинянина. Фемистокл должен был удовольствоваться походом на Киклады, для наказания островов, державших сторону персов. Чтобы поскорее выжить Ксеркса из Греции, Фемистокл еще раз послал к нему Сикина, который сказал: “Меня посылает к тебе Фемистокл, сын Неокла, главный предводитель афинян, мужественней-ший и мудрейший из всех своих товарищей, известить тебя, что он, дабы оказать тебе услугу, отговорил греков от намерения преследовать твой флот и разрушить мост на Геллеспонте. И теперь ты можешь спокойно отправиться домой”. Царь упал духом и решил как можно скорее убраться восвояси. Но зять его Мардоний, более всех других хлопотавший о походе против Греции и, по возвращении ни с чем после стольких вооружений, имевший основание опасаться за себя, упросил царя оставить его с отборным войском, обещая в короткое время покорить ему всю Грецию. Ксеркс оставил ему 30 000 лучших воинов, а с остальной армией поспешил к Геллеспонту. Не один страх перед греческим оружием гнал его в Азию, но и боязнь восстаний в собственном государстве, Плачевно было отступление персидской армии. Места, которые она проходила, были большей частью еще при движении в Грецию разграблены и опустошены; чувствовался недостаток в продовольствии, многие ели траву, кору и древесные листья. Голод и неестественная пища, равно как рано наступившие холода, породили повальные болезни и разные бедствия. Так погибла большая часть армии. Когда Ксеркс после сорокапятидневного перехода достиг Геллеспонта, он нашел, что буря и течение разрушили мосты, и потому поспешил переправиться в Азию на кораблях. В Сардах он ожидал известий о победах Мардония.

После преследования персидского флота и экспедиции на Кикладские острова греки занялись на Саламине дележом добычи. Лучшая часть была послана в Дельфы—Аполлону. Из трех финикийских кораблей, которые были захвачены прежде других, афиняне посвятили один Посейдону Исфмийскому, другой Афине Сунчйской, третий Аяксу Саламинскому. При пересылке корабля на перешеек, в святилище Посейдона, его сопровождал весь союзный флот. Там, у алтаря Посейдона, решили стратеги, кому из предводителей должна быть присуждена первая и кому вторая награда за мужество и заслуги. Все знали, что сражение при Саламине выиграно благодаря Фемистоклу и что ему следует первая награда; но—странное дело!—когда прочитаны были дощечки с мнениями, оказалось, что каждый стратег первую награду присуждал самому себе, и даже не все присуждали Фемистоклу вторую. Самолюбие, зависть и вражда против великого человека руководили здесь. После такого результата начался дележ добычи. Пелопоннесцы не хотели уступить преимущества афинянам. По этой причине при подаче голосов о храбрости отдельных частей флота первую награду получили не афиняне, а эгинеты. Дельфийский оракул в этом случае высказался против афинян. Он также указал на эгинетов, как на первых бойцов Саламина, предложив им послать Дельфийскому Аполлону еще особенный подарок из своей части добычи; они послали медную корабельную мачту с тремя золотыми звездами. Дар же Фемистокла, который он хотел отправить в Дельфы из своей части добычи, был с презрением отвергнут жрецами.

Спартанцы, впрочем, оказали великие почести Фемистоклу. Они пригласили его в Спарту, торжественно увенчали там вместе с Еврибиадом, подарили ему великолепную колесницу, какую только можно было найти в Спарте, а когда он возвращался домой, его торжественно провожали до границы 300 спартанских всадников. Заслуги Фемистокла, конечно, не могли быть принижены, вся Эллада видела в нем своего освободителя. Когда он явился на Олимпийские игры, вскоре после того открывшиеся, никто не хотел более смотреть на состязавшихся. В продолжение целого дня все взоры были устремлены только на него; на него указывали с гордостью иноземцам с возгласами и рукоплесканиями, и он с сердечным удовольствием признавался своим друзьям, что получил награду за свои труды для Греции.

Большие почести, каких удостоился Фемистокл в Спарте, возбудили недовольство афинян, которым неприятно было, что в отличии заслуг согражданина они остались позади Спарты. Он впал в немилость у народа, между тем как его противник Аристид снова пользовался полным его благоволением. На следующий, 479 г. Аристид получил главное начальство над сухопутным войском; Ксантипп, обвинитель Мильтиада, стал начальником флота. Но такой достойный и такой талантливый человек, как Фемистокл, не мог долго оставаться оттесненным. Уже в следующем, 478 г., когда афиняне с жаром принялись за восстановление разоренного Ксерксом и Мардонием города и хотели восстановить и расширить стены, Фемистокл опять стоял во главе дела. Большие приготовления афинян к укреплению своего города возбудили подозрение и страх в пелопоннесцах. Афиняне—со своей предприимчивостью, со своим флотом, который обеспечивал им господство на море, после еще большего укрепления своего города—естественно, должны были превзойти в могуществе всех остальных греков. По этому случаю особенно эгинеты и коринфяне побуждали спартанцев воспрепятствовать постройке стен. Спарта отправила посольство в Афины и требовала, чтобы афиняне не укрепляли своего города, на том основании, что впоследствии, в случае если персы снова сделают нападение на Грецию, этот город не станет для них опорным пунктом для завоевания Греции. Настоящее свое намерение — ослабить Афины .— они скрывали, но афиняне были настолько проницательны, что заметили это. Они решили отстаивать свое право защитить город, насколько хватит сил. Но, начав постройку стен против желания пелопоннесцев, нужно было опасаться, что пелопоннесская армия нападет на АТТИКУ, а между тем до окончания укреплений она не могла бы сопротивляться. Для достижения цели необходимо было прибегнуть к хитрости. Именно Фемистокл был способен устроить это дело.

По его совету, афиняне отвечали спартанским послам, что по этому поводу они немедленно отправят посольство в Спарту. Затем он посоветовал афинянам как можно скорее послать его в Спарту и присоединить к нему еще других послов, но отправить этих послов не сейчас, а через известный промежуток времени, пока стены не будут доведены до такой высоты, что за ними можно будет довольно хорошо защищаться. Между тем все жители без различия—мужчины, женщины и дети, свободные и рабы—должны были работать на стенах, добывая материал для постройки, где кто может, не щадя ни памятников, ни могил, ни частным домов, ни общественных построек. Прибыв в Спарту, Фемистокл не явился к правительству и медлил под разными предлогами; а когда его кто-нибудь из сановников спрашивал, отчего он не заявляет официально о своем прибытии, он отвечал, что ожидает товарищей, которые не могли вместе с ним прибыть, но что он надеется на их скорый приезд. Спартанцы верили ему. Но, когда стороной получено было известие, что стены строятся, лакедемоняне не могли, уже более заблуждаться. Фемистокл, однако, просил их не полагаться на слухи, а отправить лучше честных людей, чтобы они изучили и доставили им верные сведения. Так и сделали. Фемистокл же между тем тайно дал знать афинянам, чтобы они без шума задержали спартанских послов и отпустили бы их не раньше, чем возвратится их собственное посольство. Тем временем из Афин прибыли уже его товарищи, Аристид и Аброних, и принесли весть, что постройка стен подвинулась довольно далеко- Теперь Фемистокл торжественно объявил лакедемонянам, что его город настолько уже укреплен, что представляет достаточную защиту для своих жителей. Поэтому если лакедемоняне или их союзники хотят вести переговоры с афинянами через послов, то они на будущее время не должны забывать, что граждане Аттики умеют различать, что выгодно Для них самих и что составляет общее дело греков. “Когда мы считали полезным оставить город и перейти на корабли, мы и без лакедемонян решились на это и сумели привести свое решение в исполнение. Точно так же теперь мы находим целесообразным, чтобы наш город имел стены, и это будет выгодно для наших сограждан в частности и для всех наших союзников вообще; ибо невозможно без одинаковых оборонительных средств принять согласие или решение в интересах общего дела. Или все союзники должны обойтись без укреплений, или нужно допустить совершившееся” Лакедемоняне скрыли свою злобу и сказали, что они совсе не хотели вмешиваться в это дело, а отправил;. посольство только с целью предложить свой совет для общего блага. Спустя некоторое время послы с обеих сторон возвратились невредимыми. Таким образом, Фемистоклу удалось построить стены для своего города, но зато с этих пор между ним и лакедемонянами все было кончено.

Фемистокл всеми силами хлопотал о том, чтобы возвысить могущество своего города, особенно обеспечить за ним исключительное господство на море. Разрушенные персами укрепления Пирея были восстановлены в больших размерах. Фемистокл подумывал о совершенном уничтожении пелопоннесского флота для того, чтобы Афины беспрепятственно могли господствовать на море. Когда однажды пелопоннесский флот зимовал в Пагасейском заливе, он объявил в народном собрании, что у него есть выгодный для афинян план, которого он, впрочем, не может сообщить всем.

Афиняне решили, чтобы он сообщил свой план Аристиду, и если тот одобрит его, то они приведут его в исполнение. Фемистокл открыл Аристиду, что у него есть намерение сжечь пелопоннесский флот в Пагасейском заливе. Аристид объявил в народном собрании, что хотя план Фемистокла и весьма полезен, но зато в высшей степени бесчестен, и народ посоветовал Фемистоклу взять назад свое предложение. Спартанцы в совете Амфиктионов внесли предложение, чтобы все города, принимавшие сторону персов, были исключены из союзного собрания. Таким образом Аргос, Фивы, Фессалия были бы устранены из союза, в котором остался бы только 31 город. Большинство этих городов находилось в зависимости от Спарты, что усилило бы ее влияние. Узнав об этом, Фемистокл успел нарушить расчеты Спарты.

Спартанцы видели в Фемистокле своего величайшего вр'ага и делали все, чтобы подорвать его влияние в Афинах. Афиняне в этом случае шли им навстречу. Фемистокл был небезупречен: он недостаточно уважал законность, право и справедливость, его упрекали в насильственных действиях и продажности: к тому же со своими новыми широкими планами он не давал покоя народу, так что можно было опасаться, что он, пожалуй, еще вовлечет Афины в опасную войну со Спартой. Поэтому народ отступился от Фемистокла и обратился к более правдивому, спокойному Аристиду. Наконец (472), партии Кимопа, поддерживаемой спартанцами—Аристид же держался в стороне,—удалось посредством остракизма изгнать беспокойного и опасного человека.

Фемистокл отправился в Аргос, город, всегда бывший враждебным Спарте. Но и здесь враги ненадолго оставили его в покое. На процессе против Павсания, который за свои опасные замыслы и изменнические сношения с персидским царем привлечен был спартанцами к ответу, эфоры нашли достаточные, по их мнению, доказательства тому, что и Фемистокл принимал участие в изменнических замыслах Павсания. Несомненно, что Павсаний пытался расположить в пользу своих планов человека, которому сограждане отплатили такой неблагодарностью и который был врагом Спарты, и что Фемистокл знал о намерениях Павсания; несомненно также и то, что никто никогда не мог доказать его участия в этом деле. Между тем спартанцы искали случая придраться к ненавистному и даже в изгнании еще грозному человеку. Они обвинили его перед афинянами, и, хотя Фемистокл защищался письменно, его враги повели дело так, что он, как заговорщик против общего отечества, был потребован на общеэллинский суд в Спарту. Так как он не явился на суд, то и был объявлен государственным изменником.

Таким образом, спаситель Греции был преследуем Афинами и Спартой как изменник. За ним следили на суше и на море. Из Аргоса он бежал в Керкиру, которая была ему благодарна; оттуда он спасся в Эпир, к Адмиту, царю молосскому. В дни счастья Фемистокл своим презрительным обращением сделал его жестоким врагом; но в настоящем положении он не находил другого убежища. Для более верного успеха он взял на руки царского ребенка и сел с ним у домашнего очага — способ просьбы, считавшийся у молоссов самым убедительным, так что ему нельзя было отказать.

При виде несчастного беглеца Адмит забыл свою злобу и предложил ему покровительство. Фемистокл чувствовал себя здесь настолько безопасно, что даже вызвал к себе тайно из Афин жену и детей. Но лишь только враги открыли его местопребывание, как отправили посольство, требуя его выдачи. Адмит не мог более держать его, ввиду настояний могущественных преследователей; но он не выдал его, а по дикой горной тропинке проводил в Македонию. В Пидне Фемистокл сел на корабль, чтобы бежать в Азию. Если бы он действовал заодно с Павсанием, то, наверное, еще из Аргоса бежал бы прямо на восток и нашел бы убежище у Великого царя. Теперь же он направился в Персию только тогда, когда уже на всем полуострове не мог более найти себе пристанища. Корабельщик, везший его на Ионийские острова, не знал его. Только когда они были занесены бурей в середину афинской эскадры, осаждавшей Наксос, Фемистокл открыл, кто он такой, и просьбами и угрозами заставил день и ночь держаться в открытом море. Таким образом он счастливо достиг Эфеса.

Но и в Ионии Фемистокл был не совсем безопасен, потому что царь персидский оценил его голову в 200 талантов, а греки все еще преследовали его. Он бежал в Эгу, в Эолии, к своему другу Никогену, который скрывал его у себя некоторое время и потом в закрытой повозке, какие обыкновенно использовались для перевозки женщин, отправил в Персию. Если у проводников в дороге спрашивали, кого они везут, те отвечали: девицу-гречанку к царскому двору. Никоген был знаком с персидским двором и рекомендовал своего гостя одному знатному персу в Сузах; из Суз Фемистокл отправил царю Артаксерксу, сыну и наследнику Ксеркса, следующее письмо: “Я, Фемистокл, пришел к тебе,—тот самый Фемистокл, который, пока принужден был защищаться против нападений твоего отца, более всех греков нанес вреда твоему дому, но еще больше сделал ему добра в то время, когда и сам находился в безопасности, а твой отец был принужден к бедственному отступлению. Такое благодеяние (услуги, оказанные Ксерксу при Саламине) не должно быть забыто, тем более что я и теперь могу еще оказать тебе важные услуги. К тому же я пришел сюда потому, что греки преследуют меня за дружественное расположение к тебе. По истечении года я тебе открою, зачем я прибыл сюда”.

Царь удивился уму этого человека и одобрил его план. В продолжение упомянутого годового срока Фемистокл, насколько возможно, ознакомился с языком и обычаями персов и тогда уже явился к царю. Он пользовался у него большим почетом, какого еще не видел ни один из греков, отчасти за свою славу и проницательный ум, отчасти потому, что питал в царе надежду на подчинение греческих государств. Впоследствии, когда тому или другому персидскому царю нужно было привлечь какого-нибудь грека к своему двору и к себе на службу, то между разными обещаниями в письме обыкновенно говорилось, что он у него будет стоять выше самого Фемистокла. Фемистокл был компаньоном царя на охоте и за столом и пользовался огрэмным влиянием при дворе. Царь осыпал его дарами и отдал ему многие города в Малой Азии. Магнезия на Меандре, приносившая 50 талантов дохода, говорят, назначена была ему на хлеб; Ламисак, славившийся богатством вин, дан на вино; Миус, т. е. доход с него, назначен на зелень и другие приправы; города Перкота и Скепсис G Мисии давали все необходимое для гардероба. Фемистокл жил покойно, пользуясь богатыми доходами со своих владений в Малой Азии, частью в Магнезии, частью путешествуя. Он был чем-то вроде наместника над этими областями, с обязанностью, по всей вероятности, защищать западные границы государства от нападений греков.

Но и здесь у него не было недостатка ни в завистниках, ни во врагах. Жизнь его еще чаще подвергалась опасности. Находясь в Сардах, он увидел в храме Кибелы медную статую водоноски, поставленную в Афинах и увезенную Ксерксом. Он обратился с просьбой к наместнику о разрешении возвратить эту статую в Афины. Это до такой степени раздражило перса, что Фемистокл должен был искать прибежища у гаремным жен вельможи, чтобы их заступничеством отвратить бурю. В Магнезии он выстроил храм Кибелы и поставил в нем свою дочь Мнисиптолему жрицей. Храм этот был выстроен в благодарность богине за то, что благодаря сну, ниспосланному ею Фемистоклу, он избежал руки убийцы, подосланного к нему Епиксием, наместником Верхней Фригии.

В продолжение нескольких лет царь не беспокоил Фемистокла своим требованием—помочь ему подчинить Грецию, потому что царь, незадолго перед тем вступивший на престол, имел достаточно дел внутри государства. Когда же, под конец шестидесятого года жизни Фемистокла, египтяне вышли из-под власти персов и нашли себе помощь у афинян; когда афинские галеры уже доходили до Кипра и Киликни и царь двинул против грозной силы афинян свои воинственные народы и вооружил флот,— тогда и в Магнезию к Фемистоклу прислано было от царя требование сдержать данное слово и выступить вместе с ним против греков. Старец-герой оказался в затруднительном положении. Неужели у него хватит сил, чтобы некогда побежденного им врага вести против собственного отечества и тем обратить в ничто приобретенную им славу спасителя родины? Нет, он не мог этого сделать. Принеся жертву богам, он пригласил друзей, в последний раз пожал им всем руки и отравился питьем из воловьей крови или каким-нибудь другим быстродействующим ядом. Когда царь узнал о его смерти и ее причине, он, говорят, еще более удивился этому человеку и навсегда остался благосклонен к его друзьям и приверженцам. Вот что обыкновенно рассказывали о смерти Фемистокла. Но Фукидид, историк, заслуживающий большого доверия, говорит, что Фемистокл умер от болезни. Смерть избавила его от обязательства, которое шло вразрез с его сердцем и великим прошлым. Он умер в 65 лет.

Его великолепную гробницу показывали на рынке в Магнезии; но ходила молва, будто друзья тайно перенесли его кости в Афины и погребли на родной земле, что по закону не дозволялось при обвинении в государственной измене. Гроб Фемистокла, полагают, находился на мысе Алкимосе перед Пирейской гаванью, величественным его творением. У Фемистокла было очень большое семейство. От первого брака он имел 5 сыновей и 3 дочери, от второго еще две дочери. Даже в первом столетии до Р. X. существовали потомки этого рода, пользовавшиеся в Магнезии некоторыми привилегиями."